Военное образование в России

Прусская армия эпохи объединения Германии - Прусские уставы 1811 и 1847 гг.

Прусские уставы 1811 и 1847 гг.

Последние походы наполеоновской эпохи характеризуются разрастанием прусской армии в вооруженный народ. Внешняя дисциплина прусской армии 1813–1815 гг. оставляла желать многого; войска были оборваны; ландвер понимал дисциплину по-своему; особенно буйный характер имел ландвер рейнских областей, только что включенных в состав прусского государства; это были не королевские полки, а полки, представлявшие требования и чаяния буржуазии; командный состав был недостаточен по числу для разросшейся армии. Резкий перелом наступившей после низложения Наполеона реакции сказался в протесте против этой распущенности и в увлечении требованиями внешней дисциплины, в выработке из войск героев плацпарада. На это толкали и увлечения коронованных победителей Наполеона I. Заслуживает быть отмеченным парад в Париже 1 сентября 1815 г., на котором между прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III и Александром I возник вопрос о том, какая пехота быстрее выполняет перестроения. Спор был решен состязанием: с прусской стороны выступили 2 батальона гвардейского полка, шефом коего был русский император, под командой прусского короля; с русской стороны — 2 батальона гвардии, шефом коих был прусский король, под личной командой Александра I. Современники отметили, что Александр I командовал хотя элегантно, но заметно волнуясь и был решительно побит прусским королем, обнаружившим выдающиеся способности парадера: пруссаки успевали закончить перестроение и составить ружья в козла к моменту, когда герои 1812, 1813 и 1814 гг. заканчивали эволюцию. Боевым лозунгом реакции стало — подтянуть полки, усвоившие за долгий ряд походов навыки, не отвечавшие требованиям показного парада. Прусский король полагал, что «однообразие — высшая красота военного» и что «рота, которая может хорошо пройти церемониальным маршем, пойдет хорошо и на неприятеля». По всей Европе прошла полоса аракчеевщины — борьбы за точность формы, преследования в одежде «революционного» кармана, подтягивания и муштры во всех видах. Пехота почти не занималась стрельбой и маневрами на местности, упражняясь беспрерывно в строевом обучении на плацу. Кавалерия работала только в манеже, причем решающее значение при оценке эскадронного командира имела количество жира на телах лошадей. Редкие маневры представляли те же парады на местности, где были заранее условлены, иногда разбиты колышками, все предстоящие эволюции; этот характер зрелищ иногда усугублялся привлечением на помощь военной истории: копировались в юбилейные дни, на маневрах, памятные сражения.

К концу наполеоновской эпохи наиболее передовыми являлись австрийские уставы, изданные эрцгерцогом Карлом. Эти уставы впитали в себя опыт войн революции и Наполеона и в особенности подчеркивали начало перпендикулярных построений в противоположность линейным. Последнее объясняется тем, что каждый полк в Австрии имел свою национальность, свой язык, и надо было тщательно избегать перемешивания полков: ставить полки не один за другим, а рядом, эшелонируя каждый полк надлежащим образом в глубину. Австрийский пехотный устав 1809 г явился прообразом для прекрасного прусского устава 1811 г., составленного при участии Клаузевица; прусские составители учли короткие сроки обучения прусской армии; все лишнее, необходимое только для парада, но не для боя — было отброшено. «Все сложные и искусственные эволюции, неприменимые перед лицом неприятеля, должны быть изгнаны с учебных плацев», — требовал устав. Для свертывания в колонны и развертывания устав ограничивался указанием, что каждый офицер должен уметь провести свой взвод по обстоятельствам и поставить его на место. Этот устав, освященный победами 1813–1815 гг., удерживался в эпоху реакции, но так как он не удовлетворял мелочным требованиям единообразия, то каждый начальник издавал к нему дополнения и разъяснения. Тонкий устав оброс толстыми официозными указаниями, энергично содействовавшими тактическому регрессу. Злоупотребления разъяснениями этого устава объясняют, почему в дальнейшем в Пруссии приказ, утверждающий новый устав, каждый раз содержит категорическое воспрещение всем начальникам издавать, помимо военного министерства, какие-либо дополнения и разъяснения к нему.

Этот устав 1811 г. содержал нормальный боевой порядок для атаки бригады — высшей строевой единицы прусской армии (дивизия впоследствии получилась в Пруссии придачей двух ландверных полков при мобилизации к 2 постоянным полкам мирного времени). В этом боевом порядке 2 пехотных полка занимали 400 шагов по фронту и в глубину, причем строились не линейно, а перпендикулярно, т. е. полки ставились рядом друг с другом и эшелонировались каждый в глубину, а не один полк в затылок другому. Впереди две цепи рассыпанных стрелков образовывались обоими стрелковыми (фузилерными) батальонами каждого из полков, представлявшими отборные части. В пехоте, таким образом, сохранилось деление на легкую и линейную.

Перпендикулярный порядок применялся только в том случае, если оба полка бригады являлись постоянными; если один из них был ландверным, то на маневрах всегда передовую часть боевого порядка представлял постоянный полк, а ландверный полк развертывался позади.

Конечно, указание в уставе нормальных боевых порядков определенного шаблона боевых действий ведет к тому, что войска обращают меньше внимание на приспособление построений к имеющимся подступам, на применение строев к местности и к особенностям данных конкретных условий боя. Вопрос о том, приносят ли нормальные боевые порядки, как равно и другие уставные шаблоны для боя пользу или вред, горячо дебатировался на всем протяжении XIX столетия. Клаузевиц высказывался в их пользу: «Этот боевой порядок установит в армии определенные способы действия, что весьма необходимо и полезно, так как большая часть генералов и офицеров, находящихся во главе небольших частей, не обладает особыми познаниями в тактике, а равно и хорошими военными дарованиями. Следствием принятия боевого порядка явится известный методизм, который заменит искусство там, где его не хватает».

Эти соображения Клаузевица являлись верными — но только для уровня подготовки командного состава эпохи начала XIX века.

Прекрасный прусский пехотный устав 1811 г. нисколько не препятствовал лютой тактической реакции и удержался до 1847 г., когда под председательством Вильгельма Прусского (потом Вильгельма I) был разработан новый устав, удержавшийся до 1888 г., так как император относился к своему уставному детищу с трогательным вниманием, и к коренному его пересмотру оказалось возможным приступить лишь после смерти автора. Устав 1847 г. освободил армию от многочисленных наростов на старом уставе, сам сильно распух вследствие основного стремления — дать на все случаи правила и уставной распорядок, и предпочтения заблаговременно данного и разученного на учебных плацах рецепта свободному решению задачи, представляемой конкретным случаем столкновения с неприятелем. Батальоны обучались наступлению с грациозным варьированием наступательных и оборонительных фланков стрелковой цепи. Основным боевым строем оставался сомкнутый. Однако этот ретроградный устав, учитывая прекрасную подготовку и надежность прусских ротных командиров, вводил и большую новинку — строй поротно, раздробление баталъона, представлявшего при современном огне слишком громоздкую единицу, на ряд мелких тактических единиц, что создавало возможность гораздо более гибкого маневрирования в бою.

Впрочем, такая же новинка — строй поротно — содержалась и в русском уставе эпохи Восточной войны, что не помешало русской пехоте маневрировать чрезвычайно неуклюже.

Мы прежде всего должны подчеркнуть относительное значение уставов: реакционное использование передового устава 1811 г. задерживало тактическое развитие армии; другие веяния, при проникнутом консерватизмом уставе 1847 г., толкнули подготовку прусской армии вперед.